Поздний социализм и последнее советское поколение (НЗ, 2007 N2 (52))

Alexei Yurchak Алексей Юрчак

Поздний социализм и последнее советское поколение (НЗ, 2007 N2 (52))

Alexei Yurchak Алексей Юрчак

Abstract

Опубликовано в журнале: ЂНеприкосновенный запасї 2007, є2(52) Алексей Юрчак

Key takeaways

Особое внимание в нем уделяется тому, как советские люди взаимодействовали с идеологическими дискурсами, ритуалами и смыслами, как осуществлялось на практике их членство в различных общественных, идеологических и государственных организациях, что из себя представляли языки (идеологические, официальные, неидеологические, повседневные), на которых они общались в различных контекстах, какими смыслами они наделяли эти различные способы общения, как они интерпретировали различные нормы, правила и практики советской повседневности (подчас самыми непредсказуемыми способами) и, наконец, какие типы идентичности, взаимоотношений, сообществ, интересов, этических норм и способов существования возникали в этом контексте.
Другим распространенным примером является постоянное использование бинарных оппозиций для описания советской действительноститаких, как подавление и сопротивление, свобода и несвобода, официальная культура и контркультура, официальная экономика и вторая экономика, тоталитарный язык и контръязык, публичная субъектность (public self) и частная субъектность (private self), реальное поведение и притворство (dissimulation) и так далее.
Описанные изменения в функционировании советской идеологии отразились на том, как происходило участие советских граждан в идеологических мероприятиях и ритуалах системы в период позднего социализма (особенно в 1960-1980-е годы, то есть до начала перемен перестройки).
Напомнив тезис Фуко о том, что Ђвозможность сопротивления нормам [содержится] в структуре самой власти, а не в сознании автономного индивидаї, Махмуд добавляет важную деталь: ЂЕсли способность вызывать изменения в мире и в себе самом имеет историческую и культурную специфику (и с точки зрения того, что считается изменением, и с точки зрения того, чем оно может быть вызвано), тогда ни смысл этой способности, ни форма ее проявления не могут быть определены заранее… Агентная способность присуща не только тем актам, которые приводят к (прогрессивным) изменениям, но и тем, которые направлены на поддержание преемственности, статики и стабильностиї [26].
Это давало им возможность активно участвовать в создании новых смыслов, интересов, сообществ, форм существования и так далее, даже сохраняя приверженность многим идеалам и ценностям реального социализма, но подчас интерпретируя их иначе и наполняя их иными смыслами, чем это делалось в партийном дискурсе.

В статье предпринимается попытка сквозного рассмотрения «образов будущего» у русских интеллектуалов социалистического направления на протяжении полувека: с 1840-х годов и вплоть до 1890-х. Для раннего русского радикализма характерен акцент на непосредственном, лично реализуемом воплощении новых практик как следствии необходимости преодолеть разрыв между широкими общими представлениями, невозможностью общественного действия и связанных с собственным участием перспектив ближайшего будущего. Базовое напряжение, присущее следующему периоду (с 1860-х), для социалистического направления, заключается в невозможности более или менее соотнести представления о желаемом будущем с представлениями об актуальной западноевропейской ситуации — и тем самым невозможности однозначного принятия прямолинейного прогрессистского взгляда (который в противном случае делал бы актуальное западноевропейское состояние более или менее близкой перспективой для России). Это же напряжение обуславливает и особое внимание и сложность проблематики личного, непосредственного действия — поскольку сама по себе «работа на пользу прогресса» оказывается в этой перспективе социально-неоднозначной. В этой перспективе усиливаются две на первый взгляд весьма далекие друг от друга линии. Во-первых, «просвещенческая», условно а-историческая — где желаемое будущее оказывается производным от торжества разума над неразумием, а разум оказывается сам себе равным, и ключевым вопросом оказывается степень просвещенности общества/масс. Во-вторых, этическая — где «справедливое» понимается как не гарантированное ходом истории и само по себе историческое (хотя и укореняемое, как правило, в «природе человека»). Новую интеллектуальную жизнь этот комплекс идей и представлений получает в «идеалистическом» движении начала XX века.

Распад СССР в конце 1991 - начале 1992 повлиял на жизнь целого поколения, рожденного в начале 1970-х годов. Это поколение советских граждан, которые окончили среднюю школу и поступили в вузы (училища) еще в советский период, а завершили профессиональное образование в совершенно другой стране с другими представлениями об "успешных" карьерных траекториях. Это поколение идентифицируется в данном исследовании как "последнее советское поколение", которое лучше всего описывается метафорами "поколение лишних людей" или "потерянное поколение". Это "транзитное" поколение, изучение которого важно, с одной стороны, для понимания масштабов социальных изменений, произошедших вместе с исчезновением Советского Союза. С другой стороны, позволяет задуматься над последствиями прерывания (или резкого изменения) вектора поколенческой динамики позднесоветского времени, которые в разных формах начинают проявляться в социально-политической жизни как своего рода "поколенческий ресентимент". Я полагаю, что именно в этом ресентименте "последнего советского поколения" и следует искать объяснение внезапной политической активности поколения 18-20-летних (детей "последнего советского поколения"), которые вышли на улицы российских городов в марте и июне 2017 года. Проведенные биографические интервью помогли сконструировать антропологический портрет этого поколения, понимаемого в маннгеймовском смысле как когорта. Развитие этой темы в моей книге об отце "Партработник": https://www.litres.ru/mihail-aleksandrovich-anipkin/partrabotnik/ I identify four characteristics of the 'lostness' of the lost Russian generation born in 1965-1973: demographic trough, problem of dual identity (Soviet or Russian), sense of resentment, and political passivity. I argue, for example, that resentment is the key to understand the reasons for their sons' and daughters' involvement in the protests in March and June 2017 in the Russian big cities.

чественным интеллигентам придут предприимчивые и здравомыслящие интеллектуалы западного образца. Стало быть, интеллигентность уступит место интеллектуальности. Что это: нормальная смена или конфликтный разрыв поколений? Задача статьи: на примере поколений советских шестидесятников и восьмидесятников проследить историческую обусловленность и изменчивость интеллигентности (интеллектуальности) как интегрального качества типичной личности. Интеллигентность и интеллектуальность Прежде чем рассуждать о шестидесятниках и восьмидесятниках, нужно уточнить понимание интеллигенции, которого мы намерены придерживаться. Невозможно согласиться с дефинициями, общепринятыми в советское время, такими как: «Интеллигенция-социальная прослойка, состоящая из людей, профессионально занимающихся умственным трудом (ученые, инженеры, преподаватели, писатели, художники, врачи, агрономы, большая часть служащих)» [Большая советская энциклопедия 1953]. Или: «Интеллигенция-общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры» [Большая советская энциклопедия 1972]. Поверхностность этих дефиниций состоит в том, что интеллигентов отождествляют со специалистами умственного труда (служащими), владеющими определенными знаниями, умениями, навыками. Принадлежность к интеллигенции обусловливалась родом занятий работника. Если кого-то назначали на должность учителя, инженера, писателя, то этот человек автоматически становился интеллигентом; если его освобождали от занимаемой должности, он выбывал из рядов советской интеллигенции. Неконструктивность поверхностных Мир России. 2007. № 3

В статье проводится различие между такими понятиями, как «низший социальный класс» («люмпен-пролетариат»), «криминальное сообщество» и «культурный андеграунд»; показано, каким именно образом низшие социальные слои традиционных и современных обществ существенно отличаются друг от друга. Единый в традиционных обществах «нижний социальный мир» с собственными культами, культурой и организацией существовал в «дуэте» с «верхним социальным миром». Религиозное представление о его ритуальной нечистоте было основанием для дискриминации и сегрегации входящих в него индивидов и социальных групп. В модернистских обществах низший класс распадается и не может рассматриваться в качестве единой социальной антисистемы: его «осколками», не связанными друг с другом, является «нижняя» - тюремная часть криминального сообщества, контркультурный андеграунд и запрещенные секты; верхняя, привилегированная, часть криминальных сообществ, представляющих собой систему связанных по социальной горизонтали и вертикали патронатов, входит в элиту современных обществ. При этом система патрон-клиентских отношений, скрыто пронизывающих современные общества, с необходимостью предполагают коррупцию, по крайней мере «мягкую». Авторы рассматривают также такое явление, как «андеграунд» в модернистских обществах, определяя его как контркультурные группы, состоящие в основном из достаточно образованных представителей среднего класса. В статье описан и андеграунд советского общества, после перестройки распавшийся, который неверно смешивать с низшим классом современного российского общества. В заключение высказывается предположение, что в российской культурной среде сформировался облагороженный образ «социального дна», повлиявший и на научные представления о нем и основанный на социальной памяти о низшем социальном классе традиционного общества.

Log In

Поздний социализм и последнее советское поколение (НЗ, 2007 N2 (52))

Sign up for access to the world's latest research

Abstract

Key takeaways

Related papers

Related topics