Опасное (само)просвещение: И. Кант и М. Мендельсон

2010

This article offers a comparative analysis of Kant"s moral philosophy and the philosophy of Sade revealing the paradoxes of the categorical imperative. The satisfaction of the requirement of the categorical imperative is, on the one hand, a single and unique act and, on the other hand, a permanent and universal one. Although the familiarity with the categorical imperative does not always result in a moral action, the familiarity itself alongside the idea of forgiveness may be considered as a manifestation of morality and freedom.

Трансцендентализм Канта и вольфианская психология Введение Известно, что Кант ставил перед собой задачу глобального преобразования метафизики. Любым априорным высказываниям о бытии, считал он, должно предшествовать исследование их правомерности. В противном случае мы впадаем в догматизм. Выявление условий априорных синтетических суждений (т. е. независимых от опыта знаний о вещах) значительно сужает традиционные представления о предметной области чистого знания. A priori можно познавать лишь явления, сверхопытные же предметы недоступны для познания. Таким образом, метафизика как система априорного понятийного синтетического познания может реализоваться только в качестве «общего учения о природе».

Kantovskij Sbornik, 2011

Сравниваются гносеологии Иммануила Канта и Владимира Соловьёва. Основанием для сопоставления систем двух философов является их отношение к рефлексии-фундаментальнейшему когнитивному механизму. Если для Канта обретение достоверного знания невозможно без использования рефлексии (в том числе трансцендентальной), то Соловьёв строит свою теорию познания на совершенно иных основаниях, из-за чего вынужден полагаться в деле открытия истины на Бога и интеллектуальную интуицию. Только выяснив плюсы и минусы обеих гносеологий, можно определить, концепция какого из мыслителей в большей степени подходит для описания процесса постижения мира человеком, то есть существом, обладающим довольно скромным когнитивным инструментарием. This article seeks to compare Immanuel Kant's and Vladimir Solovyov's gnosiologies. The comparison is based on the philosophers' attitude to reflection-a basic cognitive mechanism. If, according to Kant, the acquisition of true knowledge is impossible without reflection (including transcendental reflection), Solovyov builds his theory of knowledge on entirely different grounds, therefore, he has to rely on God and intellectual intuition in discovering the truth. Only having established the pros and cons of both gnoseologies, we can define whose theory-Kant's or Solovyov's-is more suitable to describe the process of cognition by a human being-a being in possession of rather modest cognitive tools.

2018

Книгата в основната си част представлява докторска дисертация, успешно защитена през 2004 г. под същото заглавие, и по-важното – от същия автор. С времето плановете ми за радикални преработки и необходими допълнения на този текст ставаха все по-амбициозни, което може да обясни почти 15-годишното отлагане на неговото публикуване. Плановете ми за по-солидно обосноваване на основополагащите тези на дисертацията, под които се подписвам и към днешна дата, доведоха до моя хабилитационен труд "Тайната сила у Кант". След като и той, само пет години по-късно, стана на свой ред мишена на радикален проект за основна преработка и мащабни допълнения, окончателно се убедих, че доцентът е длъжен безрезервно да се довери на доктора по философия и да представи дисертацията му в нейния автентичен вид пред най-висшата касационна инстанция – съда на критично четящата и критически мислещата публика. Все пак, освен че позволи някои неизбежни редакторски намеси, доцентът не се въздържа да добави няколко допълнения и приложения към текста на своята докторска дисертация.

Труды кафедры богословия СпбДА. № 2 (10). С.68-90 , 2021

Основная задача статьи-анализ взгляда И. Канта на сущность и типологию чудес, а также связи понятия чуда и веры в чудо с кантовской концепцией моральной религии в целом. В рационалистической философии религии эпохи Просвещения, с присущим ей антропологическим оптимизмом, нет места вере в чудеса, в корне парализующей работу теоретического разума. Кант же трактует чудо не столько как нарушение закона опыта, сколько как неэмпирическое действие эмпирической причины; постольку и отрицание чудес в мире, и признание чудом конкретного события в опыте одинаково превышает полномочия рационального знания. В своей классификации чудесных событий Кант уделяет главное внимание «теистическим» (Божьим) и «ангельским» чудесам. Последние, однако, почти не обнаруживаются в опыте вследствие обременяющего волю конечных деятелей радикального зла-естественной наклонности принимать чувственные мотивы в верховный принцип действия как самодостаточные. При таких условиях человек совершенно не может иметь доброго сердца (умонастроения) и совершать морально добрые поступки. Для возможности морального добра требуется «революция умонастроения», переворот в иерархии мотивов воли. Силами самого человека, в его обыкновенном состоянии, подобный переворот совершенно немыслим, однако он категорически требуется законом практического разума. Отсюда представление о сверхъестественном содействии в этом коренном акте воли, при условии посильной моральной активности человека, делающей его достойным такого содействия. В моральной религии Канта «революция умонастроения» и благодатное содействие ей занимают ключевое место; если же все совершающееся по недоступным нашему разуму правилам есть чудо, то моральная вера в это чудо категорически требуется витальным интересом самого практического разума.

СТАСИС, 2018

Статья посвящена проблеме негативности в искусстве символизма, который я понимаю здесь как протомодернизм. Негативность связывает содержательную мрачность модернистского произведения и катастрофы, происходящие на уровне его формы. В этом смысле есть разница между шоковой эстетикой массовой культуры, абстракцией авангарда и идеологической фигуративной конструкцией негативности, которую дает символистское произведение. Статья предлагает своеобразную апологию символизма, прежде всего в пластических искусствах, и демонстрирует его непрекращающееся влияние

Резюме, ключови думи и биография: Статията се занимава с проблема за чувствата при обосноваването на морала във философията на Кант и разглежда решенията му в процеса на тяхното развитие. Изтъкват се ключовата роля на уважението при употребата на практическия разум, връзката му с категоричния императив и прехода, извършен от Кант, от идеята за това, че то е " заслужено " , към тезата, че в определени случаи може да се " изисква ". Ключови думи: морални чувства, уважение, видове задължения, заслужаване и изискване на уважение Стилиян Йотов, дфн, професор по история на философията и по философия на правото в СУ " Св. Климент Охридски ". Автор на Справедливост и респект (2000), Етика и мултикултурализъм (2003), Равенство и егалитаризъм (2004), Хабермас и претенциите на автономията (2006), Човешко достойнство и права (2013, под печат). Преводач от немски на трудове на Т.В. Адорно. Ю. Хабермас, З. Кракауер. ……………………………………………………………………………………………………………………………………………… За уважението или Как да фантазираме с Кант[1] Декарт озаглавява второто си размишление върху първата философия " За природата на човешкия дух и за това, че той се познава по-лесно, отколкото тялото " , но тъкмо в него отделя немалко място на заниманията си с нещо материално – къс восък, като го моделира по всякакви възможни и представими начини само за да заключи, " че чрез въображението не бих могъл да схвана какво представлява дори това парче восък и че единствен само разсъдъкът ми може да го схване ". Каквото и да си представяме и въобразяваме за восъка, само разумът може да схване неотнимаемото му свойство – протяжността – и това е напълно достатъчно, за да имаме познание за телесната му същност. По сходен начин Кант заявява, че на " нравствено доброто… не може да се намери нищо съответстващо в никакъв сетивен наглед " , " под закона на свободата… и под понятието за безусловно доброто не може да се подведе никакъв наглед и значи никаква схема за неговото приложение ". Ако при Декарт въображението е поне средство, което геометричният разум ще надмогне, за моралния разум при Кант въображението е сякаш ненужно, ако не и подвеждащо. От тук и познатото възражение в стила на Ф.Шилер, че нормите на кантовия морал можем да познаем, но не и да си ги представим в конкретни действия, камо ли да следваме на практика. По-долу ще покажа, че ключови текстове на Кант, колкото и абстрактно да са написани, позволяват и дори налагат четене с въ-образяване. Волю-неволю и Кант е продължил да множи бележките под линия на Платоновото учение, където в ключови моменти на аргументацията се появяват онагледяващи разкази – авторски митове. I. Истината в бележките под линия на самия Кант. Още в самото начало на Основи на метафизика на нравите (1785) Кант поставя въпроса за определянето на добрата воля и в тази връзка – за зависимостта й от дълга. Според него в отношението воля-дълг са в сила три принципни изключващи условия: първо, детерминирането на волята не може да се ръководи от склонността ни да търсим щастието, второ, в него е важна валидността на максимата, правилата, които си даваме, а не постигането на някаква цел или последици (в този смисъл няма стойност дори успешността от прилагането на максимата, а само формалната й консистентност) и, трето, признаването на единствен мотив за действие – дългът, постъпките не " съобразно дълга, а от дълг " (Кант ОМН: 36/ IV 398). Всяко от трите условия е било причина за недоволство от Кант. Но дори да си представим, че моралът няма нужда от щастие, че моралът не рухва от това, че не се е осъществил в живота, мотивирането му единствено по силата на дълга изглежда прекомерно. Как да приемем, че определянето на волята е допустимо в морален смисъл, тогава и само тогава, когато го ръководят " обективно законът и субективно чистото уважение към този практически закон, следователно максимата да се следва такъв закон " (Кант ОМН: 40/ IV 400)? За уважението или Как да фантазираме с Кант

Schulze-Aenesidemus’s criticism of the systems of I. Kant and K. L. Reinhold made a big impression on his contemporaries and galvanized the development of idealism, romanticism and some less notable branches of the German philosophy at the turn of nineteenth century. Yet, it was Kant who didn’t in fact respond to that criticism. Nevertheless, the article argues that in his later years Kant produced an understanding of his own philosophy, which dodges the most part of SchulzeAenesidemus’s arguments and might be seen as an alternative to the idealistic as well as the romantic development of Kant’s ideas. According to that later understanding the concepts of ‘reflective judgment’ and the ‘need of reason’ come to constitute the grounding principles of the whole of Kant’s philosophizing, which distances Kant from Schulze as well as Reinhold, to whom the foundations of Kantian philosophy were to be sought for in the theory of cognition. It is the theory of reflective judgment that ultimately allows Kant to reconcile the task of drawing demarcation lines (which is still seen as the hallmark of Kant’s thinking by some positivist philosophers) with the strive for metaphysical unity (which became the prime preoccupation of Fichte, Schelling and Hegel).

2009

Апстракт: Како се конституише идентитет кроз писање? Овај рад тематизује Кантов текст Was ist Aufklärung покушавајући да смисао текста савија у новом правцу. Помоћу херменеутике демузеализације текст тежи ка томе да отвори пут новој интерпретацији која ће се концентрисати на улогу аутономије гласа и писма у Кантовом схватању Aufklärung-a. Много пажње ћемо посветити питању друштвене интерсубјективности, са посебним освртом на разлику приватног и јавног. Кључне речи: Кант, Aufklärung, аутономија, глас, писмо, идентитет, интерсубјективност

Кантовский сборник, выпуск 1, 2009

На основе анализа первого раздела «Религии в пределах только разума» Канта предпринимается попытка показать, что в Kантовой философии религии, наряду с бросающейся в глаза перспективой автономистически-просвещенческой «религии разума», имеется также совместимая с началами трансцендентализма основа для христианской философии духа, в смысле нравственной цельности жизни, и потому также для философии внутреннего откровения. Благодаря Канту в этом смысле стала возможной философия религии в Европе Нового времени,-но благодаря ему же она сделалась в ней одновременно почти невозможной. Anhand einer Analyse von Kants Religionsschrift wird ein Nachweis versucht, in der Kantischen Religionsphilosophie, neben der Perspektive einer autonomistischen Vernunftreligion, auch eine transzendental konforme Grundlage zur christlichen Geistesphilosophie, im Sinne der sittlichen Lebensganzheit, und auch für eine Philosophie der Offenbarung, vorhanden ist. Kant hat die Religionsphilosophie im Neuen Europa sowohl möglich, als auch fast ebenso unmöglich gemacht.

Кант: «пробуждение от догматического сна» Иммануил Кант оставил после себя не только фундаментальные трактаты, но и множество изящных или просто запоминающихся высказываний. Некоторые из нихтакие как мысль о двух удивительных вещах, звездном небе и моральном законеизвестны даже детям. Другие афоризмы Канта совсем не на слуху. Настоящей кладовой таких малоизвестных пассажей является рукописное наследие Канта. Вот лишь некоторые примеры.

Диалектика современности в Восточной Европе. Опыт социально- философского осмысления., 2020

Наша восточно-европейская модерность снова оказалась за решет-кой кристалла архаики. После семидесяти лет разнокачественного мира наш регион погружается в войну. После событий кошмарного года скептичный вызов вопроса «Как возможна поэзия после Освенцима?» теперь должен быть переформулирован так: «Как воз-можна философия после трагедий в Киеве, Одессе и на Донбассе?» В этой реконтекстуализации вопроса возможно постичь целую совокупность проблем современности Восточной Европы и Рос-сии с ее (современности) моральными, международно-правовыми и философско-политическими составляющими. То дегуманизиру-ющее культурное состояние, до которого дошли постсоветские на-роды, постсоветские политические культуры, требует надлежа-щей философской рефлексии и ответов, адекватных наличеству-ющим проблемам. Архаизация постсоветского пространства возвращает совре-менного человека к двойному выбору: между принятием скреп традиции и отстаиванием ценностей модерна. Это-выбор меж-ду коллективным историческим аргументом и коммуникативно-рациональным аргументом, между воображаемым возвращением к сконструированному прошлому или активному сознательному творчеству будущего. Я выбираю ориентацию современности на будущее и считаю не-обходимым аргументировать свой выбор.

Новый филологический вестник n.4, 71, 2024

Цель настоящей статьи – показать идейную связь двух разноплановых текстов, принадлежащих одной эпохе, а именно поэмы в прозе «Прометей. Медитация» американского монаха Т. Мертона и романа классика советской литературы Б. Пастернака «Доктор Живаго». В статье показано, как фигура Прометея в версии Гесиода, трактуемая Мертоном как знак психологической ситуации, в которой находится современный человек, отображается в некоторых персонажах «Доктора Живаго» (Стрельников, Микулицын, Дудоров и Гордон), а фигура Прометея в эсхиловской версии, понимаемая Мертоном как прообраз Христа, – в образе Юрия Андреевича Живаго. Мертон и Пастернак выделяют главное качество человека – способность отдавать себя другим. В статье показаны две противоположные модели поведения человека, в основе которых лежит идея проявления личной воли или отказа от нее, воплощенные в романе Пастернака, и соответствующие им поведенческие модели, представленные в эссе Мертона. Центральный герой романа, Юрий Живаго, – поэт, который приносит свою жизнь в жертву ради божественного дара поэзии. Так же приносит свою жизнь в жертву эсхиловский Прометей. Зоной идейного сближения двух авторов – Пастернака и Мертона – является понимание человека как проводника божественного дара. Эта тема находит отражение также в поздней лирике Пастернака. Роман «Доктор Живаго» идейно обогащает концепцию Мертона, показывая, что человек может отдавать себя людям, служа искусству. Поэтическое вдохновение Юрия Живаго – аналог божественного огня, полученного в дар Прометеем. Данное исследование в теоретическом плане опирается на идею М.М. Бахтина о диалогической встрече двух сознаний в гуманитарной сфере. В рамках настоящей работы пересечение взглядов Т. Мертона и Б. Пастернака рассматривается в контексте осмысления личностью феномена жизни как дара. Новизна работы обусловлена отсутствием исследований, в которых богословие Мертона сопоставлялось бы с христианской концепцией Пастернака.

Кантовский сборник, 2016

На самому себе заданный вопрос, существует ли еще тот комплекс проблем вокруг философии Канта, который либо совсем, либо недостаточно изучен, автор монографии хотя и не сразу, но дает положительный ответ. И такая постановка вопроса, и задержка с положительным ответом на него связаны с тем, что Ю. Б. Мелих как добросовестный и профессиональный исследователь трансцендентальной философии Канта вполне закономерно вначале обращается к анализу современного состояния отечественного кантоведения. Автор справедливо считает это состояние удовлетворительным по нескольким причинам. Во-первых, возросла интенсивность публикаций монографий и сборников, посвященных проблемам философии Канта в России. Особо Ю. Б. Мелих выделяет сборник «Кант и философия в России» (1994), который она полагает отправной точкой оживления интереса к философии Канта с позиции отечественной философии. Во-вторых, налицо комплексность исследований. Влияние Канта прослеживается не только в русской философии, но и в русском художественном творчестве. И, в-третьих, очевидна разносторонность этих исследований. Отмечается, что русскую религиозную философию, русское неокантианство, русский прагматизм объединяет определенное отношение к философии Канта. Именно критическая философия Канта так или иначе стала истоком таких противоположных друг другу философских умонастроений. Данный факт -свидетельство действительной универсальности идей немецкого гения, непреходящей ценности и актуальности его философии. Они оказались востребованными и теми, кто искал более тесной связи научного познания с повседневностью, изменчивой, текучей жизнью, и теми, кто полагал открыть в философии способы преобразования социальной действительности, и теми, кто видел в философии образец чистого знания, и, наконец, теми, кто философию определял в качестве инструмента интерпретации божественных символов. Следует согласиться и с тезисом автора монографии, ставшим одним из инициирующих моментов данного произведения, о том, что неокантианство все еще остается малоизученным направлением мировой философии конца XIX начала XX века. Я уже писал о причинах, которые осложняют работу над анализом феномена русского неокантианства 1 . Необходимо только указать на то, что и в исследовании истории немецкого неокантианства имеются свои непростые и неоднозначные моменты и трудности. Однако в последние годы положение с исследованиями в области неокантианства стало существенным образом меняться в лучшую сторону. Причем возросший интерес к неокантианству -не только историко-философский. Уже есть немало работ, которые полагают, что неокантианство есть само-

Всем известно, что Кант называл себя трансцендентальным идеалистом. Столь же известно, что он пытался опровергнуть идеализм. Эта внутренняя коллизиядаже если она во многом всего лишь вербальнаязаслуживает тщательного обсуждения, тем более что опровержением идеализма были озабочены многие соверменники Канта. Разумеется, говоря на эту тему, нельзя обойтись без терминологических уточнений, а также без исторического экскурса 1 .