Papers by Semion Sucholutsky
Высоко над стремительным потоком между небом и землей на стволе ивы сидит мальчик и играет на фле... more Высоко над стремительным потоком между небом и землей на стволе ивы сидит мальчик и играет на флейте. Воображение позволяет услышать мелодию и шум горной реки на фоне безмолвного величия Фудзи. Звуки разносятся по бескрайнему пространству и затихают так же, как священная гора исчезает в самых тонких градациях цвета от сплошных белых и коричневых тонов заснеженной вершины до почти прозрачных голубовато-коричневых - внизу. Цвета приглушены, палитра сдержанна. Дизайн напоминает гравюру, но, в отличие от нее, менее жесткий и более утонченный. Благодаря такому самоограничению, идеально соответствующему сюжету и смыслу, картина представляется не только необычной и запоминающейся, но выдающейся.
Всякий раз, перечитывая "Даму с собачкой", я задавал себе вопрос, как мог Чехов с его неприятием ... more Всякий раз, перечитывая "Даму с собачкой", я задавал себе вопрос, как мог Чехов с его неприятием малейшей патетики, пафоса, пошлости, с его тонким чувством стиля вставить в рассказ так несвойственные ему длинные и высокопарные пассажи. Поначалу мне хотелось верить, что это ирония или сарказм. Теперь, как мне кажется, я понял в чем дело.
Давайте попробуем прочитать рассказ так, как будто он написан самим Гуровым в третьем лице. Исследователи уже отмечали, что многое в тексте видится как бы глазами героя. Я предлагаю пойти дальше и считать рассказ автобиографией Гурова, человека рефлексирующего, не думающего, но мечтающего, этакого обрусевшего Гамлета. Весь текст поэтому - чистая психология, переживания героя, поток сознания.
Косвенным доказательством в пользу моего подхода служит тот факт, что Чехов ни разу не сообщил нам о чувствах и мыслях Анны Сергеевны в непрямой речи, в отличие от гуровских впечатлений. Все, что нам известно, взято из ее прямой речи (очевидно, в пересказе Гурова), которую Чехов не случайно урезает в окончательном варианте текста. Анна Сергеевна ни разу не показана нам одна, без Гурова. Ни разу она не предоставлена самой себе. Это убеждает нас в мысли, что все происходящее видится глазами Гурова и озвучивается им самим, а не Чеховым-рассказчиком.
Не прекращаются дискуссии о понимании сюжетов живописного наследия XVII в. При всех разночтениях,... more Не прекращаются дискуссии о понимании сюжетов живописного наследия XVII в. При всех разночтениях, есть работы, которые мы признаём шедеврами единогласно. Очевидно, дело не столько в "правильном" понимании содержания, сколько в уникальности и мастерстве исполнения. Картина не может оказаться шедевром, если для понимания этого факта человеку, обладающему вкусом и интеллектом, требуются объяснения, выходящие за раму самой картины. Думаю, любое талантливое произведение говорит на языке зрителя один на один, в настоящем времени, как, например, безусловный шедевр "Молочница" Johannes Vermeer, созданный около 1658 г. в Голландии, в родном г. Делфт.
Практически невозможно определить художественное качество словами и не очевидно, что каждый способен его распознать. Я не в силах объяснить, почему называю эту работу шедевром. Я вообще не уверен в существовании достаточного условия для подобного суждения. Но я понимаю, что передо мной - создание, исключительное в сочетании высочайшей техники и кажущейся простоты, интимности и монументальности, моментальности и бесконечности. О “Молочнице” написано так много, что невольно задаешься вопросом: а нужна ли твоя песчинка в этом кургане информации? С одной стороны, гигантский объем доступного материала, казалось бы, должен помочь. С другой - за что ни возьмись, обо всём уже сказано. Можно ли добавить что-либо к многократно повторенному? Риск впасть в банальность велик. Но опасение не быть услышанным еще больше. К тому же, многие эпитеты, став штампом для описания каких угодно картин, перестали что-либо значить, тем более объяснять. Что же остается сегодняшнему комментатору для описания необыкновенности и чуда? Во всяком случае, я точно знаю, что не преследую цель детально разобрать картину и таким образом выпустить из нее дух, а вместе с ним и тайну.
За менее чем сто лет Голландия успела целиком впитать и развить всё наследие европейского изобраз... more За менее чем сто лет Голландия успела целиком впитать и развить всё наследие европейского изобразительного искусства, создать новое, совершенное и законченное. Эпоху Золотого века закрыл Adriaen Coorte, автор последнего, на наш взгляд, живописного шедевра "Натюрморт с тремя мушмулами и бабочкой", созданный приблизительно в 1693-1695 гг.
“Свежий кавалер”, созданный в 1846 г. - первая большая работа человека, никогда систематически не... more “Свежий кавалер”, созданный в 1846 г. - первая большая работа человека, никогда систематически не изучавшего ремесло живописи. Не удивительно, что он вложил в эту картину все свои по-дилетантски эклектичные умения, представления и знания. Такая плотная упаковка не создала шедевра. Тем не менее, задав вопрос “на что похоже?” и не ставя перед собой никакой цели, попробуем получить удовольствие от поиска и нахождения неожиданных параллелей, от радости узнавания.
Uploads
Papers by Semion Sucholutsky
Давайте попробуем прочитать рассказ так, как будто он написан самим Гуровым в третьем лице. Исследователи уже отмечали, что многое в тексте видится как бы глазами героя. Я предлагаю пойти дальше и считать рассказ автобиографией Гурова, человека рефлексирующего, не думающего, но мечтающего, этакого обрусевшего Гамлета. Весь текст поэтому - чистая психология, переживания героя, поток сознания.
Косвенным доказательством в пользу моего подхода служит тот факт, что Чехов ни разу не сообщил нам о чувствах и мыслях Анны Сергеевны в непрямой речи, в отличие от гуровских впечатлений. Все, что нам известно, взято из ее прямой речи (очевидно, в пересказе Гурова), которую Чехов не случайно урезает в окончательном варианте текста. Анна Сергеевна ни разу не показана нам одна, без Гурова. Ни разу она не предоставлена самой себе. Это убеждает нас в мысли, что все происходящее видится глазами Гурова и озвучивается им самим, а не Чеховым-рассказчиком.
Практически невозможно определить художественное качество словами и не очевидно, что каждый способен его распознать. Я не в силах объяснить, почему называю эту работу шедевром. Я вообще не уверен в существовании достаточного условия для подобного суждения. Но я понимаю, что передо мной - создание, исключительное в сочетании высочайшей техники и кажущейся простоты, интимности и монументальности, моментальности и бесконечности. О “Молочнице” написано так много, что невольно задаешься вопросом: а нужна ли твоя песчинка в этом кургане информации? С одной стороны, гигантский объем доступного материала, казалось бы, должен помочь. С другой - за что ни возьмись, обо всём уже сказано. Можно ли добавить что-либо к многократно повторенному? Риск впасть в банальность велик. Но опасение не быть услышанным еще больше. К тому же, многие эпитеты, став штампом для описания каких угодно картин, перестали что-либо значить, тем более объяснять. Что же остается сегодняшнему комментатору для описания необыкновенности и чуда? Во всяком случае, я точно знаю, что не преследую цель детально разобрать картину и таким образом выпустить из нее дух, а вместе с ним и тайну.
Давайте попробуем прочитать рассказ так, как будто он написан самим Гуровым в третьем лице. Исследователи уже отмечали, что многое в тексте видится как бы глазами героя. Я предлагаю пойти дальше и считать рассказ автобиографией Гурова, человека рефлексирующего, не думающего, но мечтающего, этакого обрусевшего Гамлета. Весь текст поэтому - чистая психология, переживания героя, поток сознания.
Косвенным доказательством в пользу моего подхода служит тот факт, что Чехов ни разу не сообщил нам о чувствах и мыслях Анны Сергеевны в непрямой речи, в отличие от гуровских впечатлений. Все, что нам известно, взято из ее прямой речи (очевидно, в пересказе Гурова), которую Чехов не случайно урезает в окончательном варианте текста. Анна Сергеевна ни разу не показана нам одна, без Гурова. Ни разу она не предоставлена самой себе. Это убеждает нас в мысли, что все происходящее видится глазами Гурова и озвучивается им самим, а не Чеховым-рассказчиком.
Практически невозможно определить художественное качество словами и не очевидно, что каждый способен его распознать. Я не в силах объяснить, почему называю эту работу шедевром. Я вообще не уверен в существовании достаточного условия для подобного суждения. Но я понимаю, что передо мной - создание, исключительное в сочетании высочайшей техники и кажущейся простоты, интимности и монументальности, моментальности и бесконечности. О “Молочнице” написано так много, что невольно задаешься вопросом: а нужна ли твоя песчинка в этом кургане информации? С одной стороны, гигантский объем доступного материала, казалось бы, должен помочь. С другой - за что ни возьмись, обо всём уже сказано. Можно ли добавить что-либо к многократно повторенному? Риск впасть в банальность велик. Но опасение не быть услышанным еще больше. К тому же, многие эпитеты, став штампом для описания каких угодно картин, перестали что-либо значить, тем более объяснять. Что же остается сегодняшнему комментатору для описания необыкновенности и чуда? Во всяком случае, я точно знаю, что не преследую цель детально разобрать картину и таким образом выпустить из нее дух, а вместе с ним и тайну.