Historical faculty

Статья посвящена поиску источников теории этногенеза Л.Н.Гумилева. Вопреки распространенной практике приписывания Л.Н.Гумилеву предшественников, исходя из случайных ассоциаций каждого автора, обращено внимание на собственные указания Л.Н.Гумилева на источники своих взглядов. В результате, реконструируется иная, чем представлялось прежде, логика научного творчества Л.Н.Гумилева.

Л.Н. Гумилев – один из самых цитируемых русских историков второй половины XX в. Однако мало кто из исследователей задумывался, что, ссылаясь на Л.Н. Гуми-лева, он порой ссылается не на него, а на редакторов современных изданий его книг. Сравнение прижизненных изданий работ Л.Н. Гумилева с переизданиями (все они – посмертные) показало, что в последних содержатся не только опечатки, но и никак не объясненные изменения авторского текста. В статье исследуются все выявленные случаи разночтений между оригинальными изданиями работ Л.Н. Гумилева и их пе-реизданиями и предлагается объяснение их происхождения: редакторский произвол, указания самого автора; в ряде случаев адекватного объяснения найти не удалось. Также исследованы наиболее значимые опечатки в переизданиях, которые, будучи единожды допущены, затем тиражируются на протяжении многих лет и в десятках тысяч экземпляров книг. Таким образом, в настоящее время более надежного вариан-та использования работ Л.Н. Гумилева, чем использование их первых изданий, нет. The paper considers the question of Lev N. Gumilev's written heritage. L.N. Gumilev is one of the more famous and at the same time controversial Russian historians of the second part of the twentieth century. But a few of scholars have paid attention to the quality of the reprints of his works. Nevertheless there are inexplicable variant readings between the reprints and the fi rst editions of Gumilev's works. While all of the reprints are posthumous, we should know what changes in them belong to the author. In some cases such changes were made by the author himself. In other cases these textual changes were made by the editors. In few examples I was not able to fi nd the reasons of variant readings. In addition, there are many errata in Gumilev's works reprints which are reproduced in each following edition. At the moment there is no other way to refer to Gumilev's works than to use their fi rst editions.

Аннотация. В статье рассмотрены работы Л. Н. Гумилева о Чингисхане и полемика вокруг них. По ее центральному вопросу – установлению года рождения Чингисхана – проанализированы различные методологические подходы. Abstract. The article examines L. N. Gumilyev's works on Genghis-Khan and the debate about them. It analyzes the various methodological approaches to its principal issue – determining Genghis-Khan's year of birth.

Происхождение тюркоязычных народов раннего средневековья — важная тема научных трудов С. Г. Кляшторного. Взгляды, которых он придерживался, укладываются в рамки моноцентрической концепции. Ее сторонники полагают, что некогда существовал тюркский «протоэтнос» — огуры; их миграции положили начало тюркоязычным народам как Восточной Европы (булгары и хазары), так и Центральной Азии (уйгуры и прочие племена группы теле). Потомками последних С. Г. Кляшторный считал огузов Средней Азии и кыпчаков/половцев. Однако немалое число исследователей придерживались иной концепции (полицентрической), согласно которой западные и восточные тюркоязычные народы не имели прямой генетической связи. Более того, ее сторонники подвергали сомнению правомерность самогó ключевого термина «огур».

Происхождение тюркоязычных народов раннего средневековья — важная тема научных трудов С.Г.Кляшторного. Взгляды, которых он придерживался, укладываются в рамки моноцентрической концепции. Сторонники этой концепции полагают, что некогда существовал тюркский «протоэтнос» — огуры, миграции которых на запад и восток положили начало тюркоязычным народам Восточной Европы (булгары и хазары) и Центральной Азии (огузы — уйгуры и прочие племена группы теле). Потомками последних С.Г.Кляшторный также считал огузов Средней Азии и кыпчаков/половцев. Однако немалое число исследователей придерживались иной концепции — полицентрической, в которой западные и восточные тюркоязычные народы не имели прямой генетической связи. Более того, сомнению подвергалась правомерность ключевого термина «огур». К сожалению, круг данных, привлекаемых для решения данной проблемы, по-прежнему не позволяет однозначно определить, какая из концепций верна. Преимущество той или другой нередко зависело не столько от аргументов, сколько от числа сторонников каждой концепции.
The origin of the Turkic-speaking peoples of the early Middle Ages is an important topic of S.G.Klyashtorny’s works. He supported a monocentric concept which followers believe that once existed a «proto ethnos» of nearly all Turkic peoples who was named «ogurs». Those ogurs who migrated toward the west had become Bulgarians and Khazars. Eastern ogurs under the name of «oguz» had formed different Uyghur tribes. Klyashtorny also considered Middle East Oguz and Qipиaqs / Polovtsians as the descendants of the last. However, a considerable number of researchers follow the other concept which is polycentric. This concept regards Western and Eastern Turkic peoples as two different branches without any direct genetic link. Moreover, for followers of the polycentric concept the validity of key term «Ogur» is under the question. Unfortunately, the lack of data does not let us to determine which concept is correct. The advantage of one or the other often depends not so much on arguments as the number of supporters of each concept.

Проблема культурной преемственности в степи – ключевая для понимания Евразии как цельного культурного мира. Полагая, что история культуры и этническая история лежат в разных плоскостях, а культурогенез нетождествен этногенезу, Л.Н. Гумилев, тем не менее, признавал образование нового этноса и сложение оригинальной этнической культуры явлениями одновременными, запускаемые пассионарным толчком. В истории Великой степи Гумилев выделял три толчка: XI в. до н.э. – скифский, III в. до н.э. – хунно-сарматский, XI в. – монголо-чжурчжэньский. Сообразно периодизации этнополитической истории Гумилев первоначально полагал, что культурная традиция в степи прерывалась дважды: первый такой разрыв – между хуннами и тюрками, второй – между тюрками (включая уйгуров) и монголами. Эволюция этого представления прослежена нами от самых ранних работ Гумилева (конец 1940-х гг.) через «степную трилогию» до первых статей по теории этногенеза (середина 1960 – начало 1970-х гг.). Впоследствии эта точка зрения была пересмотрена, и в работах конца 1980 – начала 1990-х гг. говорилось лишь об одном разрыве традиции. Время, когда произошел перелом в представлениях Гумилева, устанавливается нами на основе анализа «анахронизмов», которые в одних работах возникли по причине длительной задержки их выхода из печати, тогда как другие работы, где уже присутствовал новый взгляд, были подготовлены автором незадолго до их выхода. Таким образом, вся сложность установления непротиворечивой концепции связи эпох в истории степи демонстрирует не только непосредственный результат (представление о трех витках этногенеза), но и эволюцию научной мысли самого Л.Н. Гумилева.

Кочевниковедение соединяет две ипостаси Л.Н. Гумилева-ученого: ученого-гуманитария и ученого-естественника. В «степной трилогии» и внушительной группе специальных статей Гумилев разработал оригинальную систему теоретических кочевниковедческих взглядов. Их можно свести к трем аспектам: социальная история кочевников, сущность кочевого общества, проблема влияния климата на жизнь кочевников. К социальной истории кочевников Гумилев подошел не с марксистских позиций, поэтому полагал возможным создание кочевых империй народами, находящимися на стадиях родовой и военно-демократической. Сложнейший, запутанный «огузский» вопрос Гумилев вывел из сферы этнической истории в сферу социальной истории. По его мнению, «огузами» назывались племенные союзы у разных тюркоязычных народов. На этом основании он построил схему взаимодействия и борьбы на протяжении веков двух форм организации кочевых обществ – племен и орд. Причем предрасположенность к той или другой форме объединения, как считал Гумилев, зависела от природно-ландшафтных условий разных частей Великой степи. Смена места обитания нередко вела не только к смене системы хозяйства (круглогодичному или сезонному способу кочевания), но и к трансформации орды в племя и наоборот. Полагая климатические изменения (периодичность эпох засух и увлажнений), важным, иногда решающим, фактором в жизни кочевников, Гумилев рассматривал его действие опосредованно (через хозяйство) и избегал говорить о прямой связи климата и истории.

The article deals with interpretation of 'the family tree of the Turks before V century A.D.' which is an Annex of 'The Khunnu' by L.N. Gumilev. It represents Gumilev's conception of the origin of Turkic peoples and languages but its understanding is not evident. For resolving some questions Gumilev's manuscripts have been used.

Значение работ Л.Н. Гумилёва для исследования проблемы чувашского этногенеза связано с двумя обстоятельствами: во-первых, именно Л.Н. Гумилёвым впервые в отечественной науке разработана парадигма истории тюрко-монгольских народов Евразии, в которой нашлось место и чувашам; во-вторых, Л.Н. Гумилёв, интересуясь разными аспектами истории народов Волго-Уральского региона, не был ангажирован ни одной из региональных научных школ, выступая беспристрастным арбитром в их многолетних научных спорах. Кроме того, Л.Н. Гумилёв – автор оригинальной теории этногенеза, в рамках которой проблема происхождения чувашей находит новые возможности для решения.

В статье исследуется проблема утверждения в научном сознании болгаро-чувашской теории/концепции. Когда и благодаря кому она из одной из многих гипотез превратилась в общепринятое мнение? В качестве основного индикатора смены исследовательских представлений избраны энциклопедические статьи в изданиях от словаря Брокгауза и Ефрона до третьего издания Большой советской энциклопедии.

Статья посвящена взаимоотношениям двух ленинградских историков-востоковедов, специалистов по истории древних тюркоязычных народов – Л.Н. Гумилева и С.Г. Кляшторного. Печатная полемика начала 1960-х гг. между ними хорошо известна. Однако знакомство ученых состоялось задолго до этого времени, а личные их отношения продолжались до самой смерти Л.Н. Гумилева. Материалы музея-квартиры Л.Н. Гумилева (также часть опубликованной его переписки) и личные сообщения С.Г. Кляшторного автору статьи позволяют во многом иначе взглянуть как на причины полемики между учеными, так и на характер их взаимоотношений в целом.

В статье рассмотрены попытки реконструкции ранних этапов этногенеза тюркских и финно-угорских народов, основанные в первую очередь на лингвистическом анализе их этнонимов. Показано, к каким неоправданным построениям приводит использование одной лишь этой методики вне учета исторического контекста, в котором народы существовали и взаимодействовали в каждую конкретную эпоху. Особое внимание уделено концепции В.В. Напольских.

Доклад посвящен анализу концепции русско-ордынских отношений, разработанной Львом Николаевичем Гумилевым (1912–1992), а также дискуссии, развернувшейся вокруг его оценки и интерпретации татаро-монгольского нашествия /
The report focuses on the analysis of L. N. Gumilev’s (1912–1992) concept of the relations between Golden Horde and Russia, as well as the debate that raged around his assessment and interpretation of the Mongol invasion.

Научное наследие Л.Н. Гумилева выстроено совершенно логично. В основе всех его работ лежала собственная авторская методология, которую он не только не скрывал, но и, напротив, всячески пытался донести до сознания коллег и оппонентов. Однако именно в разговоре «на разных языках» Л.Н. Гумилева и его оппонентов кроется негативное отношение к методу, а вместе с ним и к работам, написанным с его помощью. Но проблема не только в том, что выхваченные отдельные звенья реконструкций Л.Н. Гумилева «подвергаются "критическому анализу", а затем "уничтожаются" с использованием тех самых источников, недостаточность которых как раз и пытается преодолеть Гумилев» (Р.Е. Котов). Опровергаются не цельные куски его рассуждений, а нечто другое – собственные построения критиков, не имеющие к Л.Н. Гумилеву никакого отношения. В результате, возникло ощущение полной научной несостоятельности и метода Л.Н. Гумилева, и всего его наследия, что под собой не имеет никакого действительного основания.

Рассмотрены взгляды исследователей относительно содержания фрагмента на л. 208b Мешхедской рукописи "Записки" Ахмеда ибн Фадлана, в котором сообщается о некоем конфликте в ставке булгарского правителя. Показано влияние априорных представлений переводчиков арабского текста на сам перевод и его интерпретацию.

Вопрос об идентификации некоей группы, согласно «Записке» Ахмеда ибн Фадлана, оппозиционной булгарскому правителю Алмушу, приобрел ключевое значение для решения проблемы этногенеза чувашей. Многие специалисты сходятся во мнении, что в 922 г. Ибн Фадлан впервые встретил прямых предков чувашей. Их название он передал в искаженной форме, которая реконструируется как *с(а/у)ван > сувар/суваз и сводится к названию города Сувар, обозначавшему также и живший в нем народ. В статье показано, как возникшая до обнаружения Мешхедской рукописи «суварская концепция» сама повлияла на перевод и интерпретацию арабского текста. Поэтому «упоминание» Ибн Фадланом «сувазов» не может считаться независимым свидетельством о ранних предках чувашей, а сам этот эпизод требует дальнейшего непредвзятого изучения. / The problem of an identifying of so called ‘Suvazes’ has a principal importance for the question of the Chuvash people origin. It is based on the translation and interpretation of the ‘Risalah’ of Ahmad ibn Fadhlan. Following the main theory Ibn Fadhlan in 922 AD firstly in the history met the direct ancestors of the Chuvash people and further conserved their name in his account in the form ‘s(a/u)van’ which is now reconstructed as ‘suvar’ or ‘suvaz’. This name is very close to the name of the city of Suvar. That's why many scholars believe that this latter name also designated at same time the name of a people. But the undoubted true is that the ‘suvar theory’ of the Chuvash people origin emerged earlier than the Mashhad manuscript was discovered. And it is the ‘suvar theory’ had influenced the translation of Ibn Fadhlan’s ‘Risalah’, not in other way as the mostly of scholars think.

Л.Н. Гумилев принадлежал к весьма немногочисленному поколению детей Серебряного века и сам первые три десятилетия своей взрослой жизни (до начала 1960-х гг.) в значительной мере отдал поэтическому творчеству. Литературное наследие Л.Н. Гумилева сохранилось лишь фрагментарно и не отражает всего спектра его интересов – ни в тематике, ни в жанрах (практически не сохранилась проза). Однако дошедшие произведения позволяют установить прямую связь поэтического творчества Л.Н. Гумиле-ва с традицией Серебряного века, откуда он черпал многие образы и сюжеты. Наибольшее влияние на Гумилева-младшего оказало творчество его отца – Н.С. Гумилева. Кроме того, в собственно научном наследии Л.Н. Гумилева поэзия также проходит отдельным слоем: это и поэтические аллюзии, и прямые цитаты стихов, в том числе эпохи Серебряного века. Нередко в своих научных работах Л.Н. Гумилев пускался в интеллектуальную игру, что при внешней легкости его языка скрывало от массового читателя вторые и даже третьи слои смыслов, подобно теням прежних текстов в старинных пергаменных рукописях (па-лимпсестах). Таким образом, на протяжении всей научной и творческой жизни Л.Н. Гуми-лева сопровождал один и тот же «поэтический образ историка». Это своеобразное alter ego автора, и, разгадывая его, важно понимать, что для Гумилева присутствие науки в поэзии и поэзии в науке было органичным.
L.N. Gumilev belonged to the very small group of the children of the Silver Age in Russian culture, and the first three decades of his own adult life (until the early 1960s) he particularly devoted to writing poetry. The literary heritage of L.N. Gumilev has been preserved only fragmentarily and does not reflect the full range of his interests – neither in subject matter, nor in genres (the prosaic works have not been basically preserved). However, the extant works make it possible to establish a direct connection between the poetic work of L.N. Gumilev and the tradition of the Silver Age, from which he drew many images and plots. The greatest influence on Gumilev Jr. was exerted by the works of his father, N.S. Gumilev. Moreover, in the proper scientific heritage of L.N. Gumilev poetry also constitutes a separate layer: these are both poetic allusions and direct quotations of poems, including those of the Silver Age. Often in his scientific works L.N. Gumilev embarked on an intellectual game, which, despite the outward lightness of his language, hid second and even third layers of meanings from the mass reader, like the shadows of former texts in old parchment manuscripts (palimpsests). Thus, throughout his scholar and creative life L.N. Gumilev was accompanied by the proper ‘poetic image of the historian’. This is a kind of the alter ego of the author, and in unraveling it, it is important to understand that for Gumilev the presence of science in poetry and of poetry in science was quite organic.